Люба-Любовь. Потомку о моей жизни - Михаил Качан

Представляю себе, какое впечатление эти килограммы произвели на Любочку.

После переезда с окраины города в центр Любочка проводила у Риты дома бóльшую часть времени. Они и занимались, и развлекались вместе.

В те годы время от времени дома обходили продавцы-разносчики орехов, яблок, груш, черешни, вишни. Товар лежал у них в больших заплечных корзинах. Ритина мама расстилала на полу простыню, и продавец рассыпал на неё продукты из своей корзины.

Любочка (справа) с друзьями

Любочка до сих пор помнит, как вкусно было есть, например, шоколад с грецкими орехами, которые в изобилии лежали на простыне.

И ещё одно воспоминание о семье Риты. Вечер. Все сидят на диване и смотрят какую-то передачу по появившемуся совсем недавно телевизору.

В те времена в домах стоял небольшой с черно-белым экраном телевизор «Рекорд». Других не выпускали. Перед диваном расстелена простыня. Все лузгают жареные семечки подсолнуха, сплёвывая шелуху на простыню.

Любочка рассказывает, что в кинотеатрах в Мукачево во время киносеанса все зрители тоже лузгали семечки, сплевывая их прямо на пол. Попкорн тоже был, но все предпочитали семечки. Потом после сеанса шелуху выметали в больших количествах. В кино тогда ходили часто, тем более, что в кинотеатрах шли замечательные «трофейные» фильмы, которые смотрели по многу раз.

Когда Любочка уходила из дома, она, как послушная девочка, всегда спрашивала у мамы разрешения.

– Хорошо, – говорила мама, – только возьми с собой Володю.

Двум подружкам Володя совсем не был нужен, хотя Любочка, несмотря на то, что страдала от его проделок, очень его любила и всё ему прощала. А вот заходившая за Любочкой Рита, когда Володя начинал канючить: «Я пойду с вами…», не выдерживала и, показывая ему скакалку, которую держала в руках, говорила:

– Не смей за нами идти, а то повешу на первой подворотне.

Володя все равно шёл сзади за ними, но на некотором отдалении.

В 1947 году Володя ещё не ходил в школу. У него было много друзей, но он все равно тянулся к Любочке, которая была для него второй мамой.

Велосипед

После окончания 7-го класса, вместо музыкального инструмента, о котором мечтала Любочка, папа купил ей велосипед, – большой красивый «Диамант» с белыми шинами, с ручным и ножным тормозом, со светом спереди и сзади. Очень дорогой. Ни у кого здесь такого не было.

Семья Штернов: Мать – Берта Абрамовна Штерн (Коган), отец – Николай Исаакович Штерн, Володя и Любочка. снимок сделан в Мукачево. Снимок вокруг велосипеда.

– Это полезнее для здоровья, – сказал папа.

Велосипед был замечательный, и Любочка каталась на нём с удовольствием, хотя он и не мог заменить ей музыкальный инструмент. Кстати, скрипочку можно было купить дешевле велосипеда.

Дневник

Начиная с пятого класса, Любочка вела дневник. Многие школьницы в этом возрасте ведут дневники, записывая в них всякую чепуху: глупые стишки, важные события, кто на кого и как посмотрел.

Теперь уже мы никогда не узнаем, что было в дневнике у Любочки. Она говорит, что ничего интересного там не было. В чём я несколько сомневаюсь. У Любочки, как раз, могли быть интересные наблюдения и мысли.

И этот снимок сделан в Мукачево.

Уже в седьмом классе Любочка как-то услышала, как её семилетний брат Володя рассказывает своим приятелям о том, что написано в её дневнике: с кем Любочка встречалась, что она о ком-то думает, какие чувства испытывает, и бог знает, что ещё было записано у девочки-подростка.

Любочка думает, что дневник нашла её мама и тайно читала его. Скорее всего, она оставила его на время на виду, а Володя раскрыл и прочитал.

Обнаружив это, Любочка немедленно уничтожила свой дневник и до 1982 года дневников не вела. Пока Рита Яковлевна Райт-Ковалева, с которой она была дружна в последние 22 года жизни Риты Райт, не подвигла её снова начать делать записи в дневнике:

– Любочка, это так просто. Придите домой и запишите: «Сегодня я была у Риты Райт».

Любочка так и сделала. Пришла домой и записала:

– Сегодня я была у Риты Райт.

У Любочки сегодня обширные и очень интересные дневниковые записи. Некоторые из них она ввела в свой компьютер, но пока не публикует. Другие ждут своей очереди.

И это она, уже повзрослевшая

Паспорт

В марте 1950 года, когда Любочка училась уже в 8 классе, ей исполнилось 16 лет, и она получила паспорт. Фотография для паспорта сохранилась.

О такой квартире можно только мечтать

Любочка рассказывала мне, какие красивые просторные коттеджи были в Мукачево. В таких коттеджах она не только не жила никогда в жизни, но раньше даже их и не видела.

Любочка (спрапва) с подругами. Все три отличницы.

Но и их квартира в доме, построенном чехами, была великолепна. Дом был трехэтажный. Снаружи были жалюзи от солнца. Любочка запомнила, что в ней было 8 окон и 11 дверей. Запомнила, потому что ей приходилось их мыть. Пол был паркетный. В ванну было два входа – из коридора и из спальни. Кроме того, был еще один туалет в коридоре и несколько кладовок. Была даже комната для прислуги. Из кухни был выход на балкон.

Последнее фото Любочки в Мукачево – 25 мая 1950 года незадолго до отъезда на Сахалин.

Семья Штернов два раза переезжала с квартиры на квартиру, и под конец своего пребывания в Закарпатье они поселились в большой и солнечной квартире, в доме, построенном чехами во время их короткого владения этими землями.

Берта Абрамовна, уезжая на Сахалин, покидала эту квартиру с большим сожалением.

– Подумаешь, квартира. Там тоже дадут, – сказал ей Николай Исаакович.

Любочка очень хотела взять с собой велосипед.

– Где ты там на Сахалине будешь ездить? По тайге, что ли? – спросил папа. Велосипед они перед отъездом продали, и больше у Любочки велосипеда не было, хотя в Южно-Сахалинске он бы пригодился.

Глава 2. Юность

Люба Штерн, стоит слева (1950). В комитете комсомола школы на Сахалине: обучение пионервожатых.

С запада на восток через всю страну

Ну что тебе сказать про Сахалин?

На острове нормальная погода…

Любочка проучилась в девятом классе в Мукачево только месяц. В 1950 году Николая Исааковича перевели служить в пограничные войска на Сахалин. Но там граница была морская, и пограничники были моряками. На Николая Исааковича надели погоны, свидетельствующие, что он имеет отношение к морю, выдали морской китель и кортик, хотя его чин, по-прежнему, был не капитан третьего ранга, как у моряков, а майор. А звали его «капрангом».

Дорога от Мукачево до Сахалина была долгой и мучительной. Ехали на поезде до Владивостока, там ждали теплоход, и на красавце-теплоходе «Ломоносов» приплыли на остров. После Урала начали продавать кедровые орешки. Все их накупили и потом грызли всю оставшуюся дорогу. Проводник разрешил щелкать их прямо на пол и потом выметал груды шелухи. Орешки были вкусны, раньше Любочка их никогда не пробовала.

Запомнились тоннели. Когда проезжали тоннель, откладывали спичку, на втором коробке спичек сбились со счета. Поезд долго шел по самому берегу Байкала, часто останавливался, и люди высыпали из вагонов и любовались красотой этого удивительного озера.

Красавец-теплоход и само плавание по Японскому морю в октябре запомнилось Любочке на всю жизнь. Они плыли трое суток, и в первый же вечер закат солнца поразил Любочку своей красотой. И всем последующим закатам, и восходам она любовалась с самой первой минуты восхода, когда краешек солнца появлялся из воды и первые лучи вырывались из-за толщи вод, и до последней минуты заката, когда казалось, что огромный раскаленный шар садится в воду, и гас последний луч, уходя под воду.

Но не забыть Любочке и ожидания во Владивостоке, где толпы людей ожидали возможности сесть на какое-нибудь судно месяцами, писали письма во все инстанции и «лично товарищу Сталину».

Николаю Исааковичу, как майору-пограничнику, которому было необходимо прибыть на службу, и то пришлось десять дней ждать. А куда деваться, если нет пароходов.

Пароход, который, наконец, пришел, люди буквально осаждали. Для пассажиров на нем все грузовые трюмы были оборудованы спальными местами. Штернам достались места в твиндеке. Это задний грузовой трюм. Огромное помещение было забито людьми, лежащими на трехэтажных койках типа гамаков. В море качало, и многие пассажиры немедленно заболели морской болезнью и их вырывало тут же рядом, запах стоял невыносимый. Дышать в трюме было невозможно.